Записки дачника.Часть 6.

Автор: Andrew

И приснился мне сон.

Как будто это не Зойка из соседнего района подожгла лошадиную конюшню немцев зимой прошлого года, а я. И вот убегаю я от фрицев, сзади зарево пожара, автоматные очереди, гортанные выкрики немецких команд, типа – «Заходи левее, …вот он, сволочь!»

Бегу, убегаю.

Лес кругом, уже темно, ноги проваливаются в пушистый снег по колено, а то и глубже. Тяжело, но и немцам за мной не проще. Овчарки их лают, тянут преследователей за собой. Отстают фрицы вроде.

Прилег под деревом, отдышаться, прислушаться. Тихо похоже. Присел, разгоряченный, захотелось попить. Сунул в рот немного снега.    Полегчало.

Тишина вокруг. Темнота.

И вдруг вроде огоньки невдалеке передо мной. Типа хаты или дома какого. Свет в окнах. Подползаю по-пластунски. Домик, не деревенский. И что-то мне отдаленно напоминает. Черт с ним, что напоминает. Не было бы фрицев там, да дали бы поесть и согреться местные жители. За них же мщу.

Внезапно понимаю, что это за дом. Да это же кафешка в нашем райцентре, рабочее место Оли и Машеньки.

А наш-то райцентр, по последней сводке и не под фашистом совсем. Это просто превосходно. Значит, линию фронта я переполз и там, впереди наши, советские, и кафе с водкой и Машей. Живой и задание выполнил.

Поднимаюсь на ноги уже спокойно, отряхиваюсь и вхожу в светлый и теплый зал. Навстречу мне с радостными криками бегут мои милые, такие родные Маша и Оля, размахивая бутылками со спиртным, что в данное время, для меня очень кстати.

Радостно обнимаемся все вместе, втроем. Кружимся под музыку «Артиллеристы, Сталин дал приказ». Задыхаемся и садимся за ближайший столик. Девчонки наливают мне и себе.

-«Поджег лошадей-то?»- спрашивают.

-«А то, теперь поедят жареных колбасок, фрицы проклятые!»- отвечаю.

-«Что ж я, а закусить то герою не поднесла!» – всплеснула руками Маша и быстро поднялась со стула – «я сейчас соображу что-нибудь».

Пошла за перегородку, волнительно покачивая бедрами, исчезла на время.

Параллельно с этим, мы с Олей зря времени не теряли.

-«Промерз бедненький, »- промурлыкала моя юная подружка –«дай я тебя погрею, по-нашему, по-бабски…» - и лапками шаловливыми своими начала лезть туда, куда ей на данный момент еще не положено. То есть, дозволено будет, но не сейчас.

Но поцеловать себя разрешил. А уж чего-чего, целоваться Оленька умела классно. Мертвеца могла поднять из домовины и довести до экстаза и полной истерики.

-«Что-то Маша задерживается…» - сам себе говорю вслух, оторвавшись на время от Олиных прекрасных губок и переводя дыхание – «Что она там, на целый полк готовит?»

Слышу за перегородкой тихое бормотание и, вроде как, и не по-русски. Что бы это могло быть?

Интересно мне стало. Поднялся я со стула – и зашел посмотреть, что там Машенька делает и с кем бормочет. А она заметила меня, внезапно появившегося перед ней, смутилась и трубочку на рычаг телефона резко так бросает. Оказывается, и телефончик у них там стоит, редкость по военному времени.

А чего это она так засмущалась да задергалась-то, подумал – да еще не по-нашенски с кем-то болтала. А с кем интересно. Вслух ничего говорить не стал, но себе на заметку принял.

-«Машунь, етить, закусь где? Партизан заслуженный требует продолжения банкета!».

-«Сейчас, сейчас, уже бегу» - проблеяла Маша, спешно и смущенно что-то нарезая и раскладывая в тарелки на поднос, что-то деликатесное и чудно пахнущее.

Нарезала, подняла поднос и изо всех сил изображая (именно изображая, прекрасно знаю, актриса еще та), радостное возбуждение, попрыгала в зал.

Накрыли мы втроем стол, выпили еще, Оля потащила снова танцевать под «Священную войну», но смутное беспокойство уже поселилось внутри меня.

Выходит, не зря поселилось. Дверь в заведение внезапно резко распахнулась, пропуская морозный пар, и в зал с криками и воплями радостно вваливается…целая шобла, состоящая из гестаповцев в черных кожаных плащах до полу и с красно-бело-черными свастиками на рукавах, простые зондеркоммандовцы с лающими овчарками на поводках, куча штатских подозрительного вида в дорогих польтах, но тоже явно немцы по виду.

Ввалились, значит, и сразу все прямиком резко ко мне.

Я им, стоп, мол, мы на советской территории, откуда вы тут все, вот и последняя сводка сообщала…

«К черту сводку!» - Вперед выступил один из них, низенький, коренастый эсэсовец, вылитый Мюллер в исполнении Броневого.-«Шутка это была наша».

 Шутим мы, мол так. Настроились, говорит, на вашу волну и голосом Левитана (есть у нас один такой знатный пародист) свой текстик и прочитали. Занятный такой текстик. И чудный городок этот, на самом деле, мы никому не отдавали и отдавать не собираемся. «Зиг Хайль!» – почему-то в завершении своей речи каркнул он и, выбросив вперед перед собой коротенькую руку с волосатыми пальцами, повернулся к своей многочисленной аудитории. Все бурно заапплодировали. Мне показалось, что даже послышались выкрики «Браво!» и «Бис!». Актер хренов из погорелого театра.

-«Ну а со мной, к примеру, что теперь будет?» – в свою очередь спросил я у «Мюллера» – «Обманывать людей нехорошо, меня мама в детстве так учила»,

-«Чего, чего?» - запойное лицо главаря вытянулось – «Каких таких людей? Это кто, вы -  люди? Да вы -  навоз, и являетесь удобрением для нашей арийской нации. А тебя, мил человек, » - лицо его внезапно стало добрым и каким-то домашним, как у провинциального доктора – «Мы повесим и немедля! Мы и виселицу сколотили уже, загодя, про запас, так сказать. Так что попрощайся с нашими агентами, фраумами Ольга и Мария и вперед, наш обер-палач ждет клиентов!»

-«А допросить с пристрастием?» – цепляясь за последнюю возможность оттянуть неизбежное, робко спрашиваю.

-«Мы не будем играть с вами в детские игры про разведчиков и шпионов» – отвечает мой собеседник – «Да и посмотри на себя, что ты можешь знать. Перегаром прет, целоваться толком не умеешь. Мне уже и фрау Ольга многократно на тебя жаловалась. Только лошадей поджигать ума и хватает. Так что пей свои  последние  в жизни 200 – и вперед, на выход, публика заждалась зрелищ».

-«Какая публика?» - тупо спрашиваю я, хмуро глядя, как мерзавка и предательница Мария набулькивает мне стакан.

-«Как какая, мы ж весь райцентр уже на площадь согнали, на тебя посмотреть, все замерзли, свистят уже, выхода требуют, так что давай, не задерживай!»

Ну, пью я не торопясь, трагический момент свой оттягивая. Но ничто не бесконечно, как говаривал старина Кант. И стакан закончился. Тогда Мария с Ольгой, перед хозяевами, желая выслужится, крепко, до посинения, связывают мне руки за спиной. Точнее, связывает Мария, а Ольга уже тащит пошлую табличку «Partizanen» и трагически, с выдохом, вешает ее мне на шею.

Сволочь, подстилка немецкая.

И тут я почувствовал, что категорически, ну то есть совершенно не хочу помирать. Дикий ужас охватил меня внезапно. Вот так сейчас, через несколько минут, мое Я исчезнет и перестанет существовать…

Делаю резкую попытку освободиться, кричу….

И просыпаюсь в холодном поту.

Ффу.. Слава Богу. Кошмар какой-то….

Я снова оказался в чудной светлой горенке. Но что-то во всем этом было не так.

Оказалось, я лежу абсолютно голый, то есть совершенно, на бабкиной широченной кровати, на пуховой перине.

Я попробовал пошевелить руками. Они оказались по-прежнему связанными. И более того, заведенными за голову и привязанными к металлической спинке кровати. Кто смотрел «Основной инстинкт», тот понимает. Ноги тоже стянуты какой-то гадостью типа женских колготок, по-моему, и, в свою очередь, привязаны к противоположной спинке.

Я попробовал дернуться туда-сюда бесполезно. Лучше бы я спал и не просыпался. Повернул голову и увидел двух своих подружек – Машу и Оленьку в полном составе. Обе стояли рядом у кровати, справа и слева от меня, как врачи во время операции у тела больного и сально, масляно улыбались, разглядывая меня всего.

Бабки не было видно.

-«Эй, вы, дуры, вы чего натворили, на фига, развяжите немедленно, извращенки, я вам и так отдамся, обоим!»

-«Заткни рот, дружок, а не то мы сами его тебе заткнем!» - Маша подает голос, а сама не отрывает глаз от меня, проводя плотоядными глазками по всему моему обнаженному телу.

-«Бабуля, эй, бабуля! Забери этих убогих от меня!»  - позвал я Ежку в надежде, что та, наконец найдется, придет и отгонит от меня этих умалишенных девиц. А в ответ тишина. Нет бабки, как сквозь землю провалилась.

-«Ну, милый дружочек, я тебя предупреждала» – снова встревает Машуня и достает откуда-то из-за себя странную штуку какую-то и затыкает мне ею рот. – «Теперь кричи сколько можешь, не долго уж тебе осталось».

При этом, зараза, задирает свою поганую короткую юбочку и садится на меня верхом. А под ней, под юбочкой этой символической, ничего и нет, как оказалось.

При этом натурально садится, направив все, что ей было нужно, внутрь себя. Ну ты, читатель, понимаешь, что.

А, оказалось, было, что направлять, потому, что Оленька в то самое время наклонилась ко мне и стала целовать  в заткнутые каким-то дрянным кляпом, рот. Ну и возбудился я при этом, понятно.

Маша, почувствовав, что дело сдвинулось с мертвой точки, явно стала пытать получить для себя удовольствие. Ее наглые бедра закрутились в бешеном танце, и я почувствовал, что она ритмично стала сжимать и разжимать меня там, внутри себя. Застонала моя мучительница. Да и Ольга, целуя меня, стала одной рукой поглаживать, стимулируя, свою грудь, а другой тоже гладить, но мне уже не видно, где.

И уж не знаю, чем бы все этот спектакль закончился, если бы не появление бабки нашей Еженьки.

Как увидела она все это безобразие и измывательство, так прямо и затряслась вся. Закричала, замахала руками и подбежала к кровати.

Всю непечатность, высказанную ей в этот момент в адрес двух распутниц и мой, почему-то, я опускаю, не для крепких нервов. Содрала немедленно  с меня Машу, отцепила Ольгу и отшвырнула обоих (откуда силы взялись в тщедушном теле старушкином !) в сторону от меня.

Отшвырнула, а те и притихли разом, примолкли, забившись в угол.

А бабуля, нет, чтобы развязать меня и освободить, подошла вплотную ко мне и стала в свою старушкину очередь, любоваться мной и, в частности тем, что осталось в моем теле от былого возбуждения. а кое-что еще осталось. И предательски так торчало.

Мычу – типа, «бабуля развяжи, Христа Ради!» Так нет, наоборот, проверила, крепко затянуты ли мои узлы и достает откуда-то огромные ножницы. Бараньи. Щелкает ими злодейски на всю горенку, пальцем своим крючковатым проверила остроту и, видимо, осталась довольна, хмыкнув одобрительно.

-«Ну что, хороший мой, кареглазый, вот и пришел конец твоей беспорядочной половой деятельности. Лично я », - говорит – «супротив тебя ничего не имею, но надо, надо, порядок во все должен быть!».

Я округлившимися глазами смотрю на фурию и все звуки, мольбы и просьбы застряли в моем горле. Лишь отчаянный сдавленный хрип вырвался из меня и затих, сдавленный самодельным кляпом.

Дернулся я изо всех своих последних сил, рванулся, чувствуя, что холодный металл уже касается меня и….

проснулся в липком поту в очередной раз.

Проснулся и боюсь открыть зажмуренные в ужасе моем прошлом глаза. Боюсь узнать, где очутился в очередной раз. Но открывать надо. Ведь где-то, да очутился. Надо проверить где, жизнь продолжается. Чувствую, руки и ноги свободны. Провожу рукой по телу. Одежда моя обыкновенная на месте, на мне то есть. И то, что бабка хотела отрезать тоже, все цело, по описи.

Открываю медленно глаза. Лежу на земле. Рядом кусты какие-то. Стоп, да не какие – то, а  до боли знакомые.

Ба, да это кустики рядом с кафе, где я уже в прошлой моей, получается, жизни, часто встречался с хозяйками этого приятного заведения. Как оказалось теперь, садистками, работающими на гестапо.

Похлопал себя, прощупал – деньги, документы, ключи – все на месте, попытался приподняться – неважно, правда, но тоже получилось. Кряхтя, встал на ноги, отряхнулся от прилипшей осенней грязи.

Огляделся по сторонам и увидел, что за моими судорожными попытками очухаться и привести себя в порядок пристально с некоторым удивлением наблюдают вечные двое бомжей, словно постоянно обитающих здесь и распивающих портвейн «777».

Оказывается, и сейчас они были здесь, перед ними стояла начатая бутылка и была разложена на развернутой несвежей газете нехитрая бомжачья снедь.

-«Ну, мужик, ты, блин, даешь!» - обратился ко мне со своеобразными словами приветствия один из них, наименее трезвый, с лиловым фингалом под глазом. – «Мы с Витьком, приходим, сюда, значит, около девяти утра, как обычно, настрелямши, а ты туточки и лежишь. Лежишь, да беспокойно так. Стонешь, словно зовешь кого. Ничего не понятно. Только один раз очнулся вроде, руку приподнял, да внятно так и выкрикнул – Зиг Хайль! А тут как раз мимо воронок проезжал. Боязно стало нам, что они услышат. Да нет, не услышали, слава Богу, он нас миловал».

-«Погодите, с девяти утра говорите,… а какое сегодня число-то?»

-«Знамо, четверг с утра был, значит, осьмнадцатое».

-«Ни фига себе! Ведь как в комитет-то я пошел, среда была! Значит, я где-то сутки провалялся, а где?…».

Все это вихрем пронеслось у меня в голове. Надо было все по - новой выяснять. А ответ на все вопросы я мог получить только в горенке проклятой, где меня оскопить хотели. Хотя сон это был или нет.

И, вообще все эти мои двойные кошмарные просыпания очень напомнили мне ужасы выхода из запоя, описанные мною выше. Только почему оно сейчас это  со мной произошло, ведь на этот раз я из ниоткуда не выходил…

Тут я припомнил странный вкус водки, мне бабкой наливаемой, ее снотворный эффект. Точно, колдунья старая, мне чего-то подмешивала туда, не зря ведь в это время посылала зачем-то руки мыть. Сейчас пойду и разнесу домик этот вдребезги пополам.

Решительно развернулся я всем телом в сторону Краснохулиганской улицы, но бродяги меня остановили, дернув за рукав.

-«Стой! Паренек, стой! В таком состоянии мы тебя никуда не отпустим, ну посмотри на себя. Глаза горят, трясешься весь, лицо зеленое, нам это ведомо. Небось, повздорил вчерась со своей мымрой-то, да и поддал через край. Постой, на работу тебе сейчас нельзя, домой рано еще, посиди, да выпей с нами. А то и воронок ихний, оборотней в погонах-то, постоянно тута мотается, взад и вперед».

Тронут я был безмерно заботой и вниманием этих двоих, в общем - то пропащих людей. Ведь вот как получается.

Бывает, и прилично одетый человек, благополучный с виду вроде как, а так и норовит подлянку постороннему, а то и ближнему подсунуть. Как будто бы интеллигент, по крайней мере, так себя считает на основании только лишь того, что выглядит богато, да в детстве далеком своем советском да безоблачном, подпольные его папа и мама – правозащитнички хреновы, давали ему, а  он прочитал под одеялом при свете фонарика, Мандельштама и Бродского.

И не знает он того, убогий, что интеллигентность-то как раз не в этом заключается. Не в количестве и качестве прочитанных в жизни книжек, не в богатстве и избранности одежды своей, а в желании постоянно и ежечасно помочь в силу своей любому человеку, близкому и дальнему для тебя.

Тронут я был предложением помощи со стороны этих прекрасных людей. Принял с благодарностью из рук Витька стакан с мутной красноватой жидкостью, выпил залпом и закурил. Минуты три прошло, и я почувствовал, что напряжение внутреннее, вызванное переживаниями моими последними, отступает медленно куда-то и исчезает вдали.

Пожав искренне руки друзьям своим новоприобретенным, все- таки повернулся я, и зашагал навстречу улице заколдованной когда-то  и кем - то, видно, оченно здорово.