Записки дачника.Часть 5.

Автор: Andrew

И милое создание ангельским, мелодичным голоском произнесло…….

Таких витиеватых матерных выражений не слышал даже от Лидии Михайловны в процессе измерения моего жалкого сарайчика и вышеописанных мною  наших физиологических упражнений  там же.

А тут, только вошел и на тебе…L Еще ничего не сделал…Маленькое недружелюбное создание  и глаза такие строгие.

«Где мои чаровницы?» - весело спрашиваю я у создания.

«Какие?» – уронило оно мне и почему-то потянулось за стаканом и НАЛИЛО  - ТАКИ мне. И СРАЗУ 200!!!

«Ну какие… – Машенька с Олей» - уточняю и, резко выдохнув, залпом выпиваю. Многовато для меня сразу.

«Да по рукам пошли» - простенько так заявило создание и улыбнулось впервые.

«Как это?» - спрашиваю.

«Да как, так и пошли, как у нас по рукам на Руси бабы ходить начинают. Как ты Машеньку - то спортил, негодяй этакий, так она вместе с Ольгой и запила. Вот пришла прям, музыку погромче сделала и они с Ольгой за час недельный запас «Мартини» и уговорили. Ну ты знаешь наш, женский-то алкоголизм. Как выпили, так прям стали музыке-то подпевать и к посетителям приставать. А, вы, мужики,  и не против даже. И стали с ними в подсобку -то уходить, то с одной , то с другой, …а то и обе сразу исчезать там стали. Ильяс терпел – терпел все это безобразие, а к вечеру ближе так и выгнал обоих их. А им вроде как и в радость. Да, беда произошла великая. Тут с проверкой инспектор с управы на площадь прикатил на «Вольве» на своей, за взяткой значит. Тока он, тварь мордатая, с машины-то высунулся,  они на него обе и набросились. Сильно, видать, захотели его, дуры. А там охрана  вылезает. Они на охрану. Мужики здоровые оказались.Скрутили их, болезных, кровиночек, и  в околоток отвезли. Скандалу было!!!! Там теперь и сидят до сих пор.»

С интересом выслушал я историю массового женского грехопадения.

Снова зловеще посмотрело на меня создание и молвило:

«Опозорил, ты, негодяй, двух девочек, ох, опозорил. И просто так тебе это, душегубец, х..н моржовый, не пройдет! Знаю, попылишь сейчас в земельный комитет за планом участка твоего говенного кадастровым. Но трудна, ох, трудна, дорога твоя будет и опасна!» – по-цыгански начала пророчить раздатчица. – « А теперича пшел вон!» – и снова, зараза 200 наливает.

Мрачно выпил я новую порцию и подумал – «А ведь в чем, то она права».

Закусил я ее солеными от слез и слов горьких губами, утерся рукавом и вышел прочь, не заплатив даже.

Глава 5.

Получение кадастрового плана участка в земельном комитете.

Благо в комитет в этот далеко и ходить не надо было. Рядышком все это учрежденье находилось. Я достал из кармана скомканную бумажку с адресом и еще раз прочитал записанный на ней адрес –

«Краснохулиганская улица, дом 7. Земельный комитет».

За угол завернул я, прямо от павильончика, прошел мимо кустов, таких родных для меня ставших. Там опять бомжи вечные выпивали  - и – вот, она, Краснохулиганская началась.

Странный он, вообще, этот городишка районный наш. Вот вроде чисто городское место, дом кирпичный, салоны сотовой связи в нем разные и бытовой техники импортной, забываешь, что не в Москве, а повернешь за угол – и на тебе – частный сектор  деревянный, петухи наглые, собаки пыльные. Деревня.

Так и Краснохулиганская. Дом номер 1 приличный, с витринами магазина оптики и ремонта какого - то. А дом номер три на этой же, правой для меня стороне, совершенно иной.

Столетний сруб покосившийся представлял он, в землю вросший, сгнивший по углам. Однако, наличники свежепокрашенные, занавесочки на окнах кружевные вышитые,  и отдернуты. Явно, в доме живут.

Ба, да вон и хозяйка из окна одного и выглядывает.

Представь, читатель, Бабушку Ягу, но добрую, с ласковыми глазами, оглядывающими прохожих.

В данном случае, меня.

Несмотря на ясный день, было видно, что в комнате у Яги свет электрический включен и, благодаря свету этому включенному, видны образа в уголках повешенные и свечечки зажженные горят.

В вот такой пердимонокль. Ну, иду дальше. Дом пять – детский сад, типовой довольно, – двухэтажный, с окошками на все стороны. Грибочки раскиданы по прилегающей территории, песочницы всякие, а воспитательниц с детьми не видно, нет в России детей, мало очень.

Так, сейчас, должен быть и мой дом, номер семь.

Смотрю – нет его. Вот сад детский и жестянка на нем с номером пять привешена, а дальше, нет, сразу номер девять. Опять частный сектор, опять сруб гнилой и даже вроде кто-то из него выглядывает, тоже вроде Яга, но злая по виду.

А где семь дом? Вот в чем вопрос, как у Шекспира, прямо. Подхожу изумленно зачем - то прямо к тому месту, где должен был бы располагаться седьмой дом и даже поковырялся носком ботинка в грязи, но и это ничего   мне не дает в плане прояснения ситуации. НИ - ЧЕ - ГО. Седьмого номера нет. И спросить не у кого. Никого вокруг, полдень, будний день.

Оглядываюсь, спросить бы у кого. Но что это…???

Невдалеке, в проулке между двумя строениями, замечаю, то, что никак не должно здесь находиться – ларек уж до боли знакомый, но расположен ведь он БЫЛ в другом месте. И ведь именно, что БЫЛ, ведь снесли его…..Сам видел.

Подхожу ближе к киоску, совершенно запутанный и ничего не понимая, голова начала болеть. И бутылка пива мерзкого цвета по – прежнему стоит в углу витрины. Правда, стоит она уже не девять рублей, а восемь с полтиной.

 Очень меня заинтересовал этот факт. Ведь уж этого действительно не может быть. С чего бы это вдруг подешевело…В советское времечко бывали такие случаи в торговле, а вот уж, извините, при нашем российском капитализме, - ну не может такого быть. Захотелось это обсудить с продавщицей, тем более если она симпатичненькая. Но железное окошечко наглухо было закрыто и ветер только трепал вчерашнюю, видимо, бумажку с надписью «вышла на 10 минут»

Потоптался я около, и десять минут, и пятнадцать, и двадцать пять, но никто не появлялся, и киоск не открылся. Зловещая, мертвая безлюдная тишина вокруг… - ну и улочка себе! 

« Вернусь - ка я к третьему номеру, там бабка Ежка добрая с виду, может чего и присоветует в ситуации моей» – подумал я и повернул обратно.

Бабуля по - прежнему выглядывала из своего окошка, разглядывая прохожих и, мне кажется, не удивилась, заметив, что я возвращаюсь обратно. С пониманием так посмотрела.

Хлопнул я вековой же давности калиткой, и подхожу к домику полусгнившему. Крылечко времен незапамятных позеленело от времени, где доски не хватает, где половины. С великой осторожностью подобрался я ко входной двери и вошел, не постучав.

Чистая горенка, полы выскоблены недавно и, видимо сегодня, помыты. Половички кругом, печка свежепобеленная и вышеописанные образа в углу.

«Проходи, проходи» – заскрипела Бабка Ежка, пристально глядя мне в лицо – «Проходи, лихоимец».

Прохожу. Веселая компания тут уже вся. И Оля и Машенька развалились каждая на своем диванчике, подальше от образов, правда. Выглядят прилично, что бы там о них в данный момент кто ни говорил. Юбчонки обеим, правда, в этом филиале храма Господнего можно бы было натянуть и подлиннее. Грех ведь. Но глазу моему это скорее приятно даже. А так, ни синяков на мордашках хитрых, ни перегара застойного от них не происходит. Сидят, смотрят так на меня хитровато немного, но не сердятся, вроде.

«Проходи, проходи, голубок» – Ежка потихоньку так меня в спину подталкивает, мой руки да к столу. Посидим, поговорим, покалякаем о делах наших скорбных». Тут я вспомнил серию пятую фильма «Место встречи изменить нельзя», аналогия какая - то проскользнула. А Ежка вроде главарь у них, вроде как Горбатый.

Взгляд мой упал на стол, выпивкой да закуской заставленный. Все как у людей. Водочка в хрустальной запотевшем графинчике возглавляла богатый стол, окружали ее в количестве несоизмеримом блюдечки  и тарелочки с грибками солеными, салом нарезанным, рыбка красная присутствовала тоже. Уселся я, Машенька заняла место справа от меня, Оленька, благоухая духами какими - то своими неведомыми – по левую руку, значит. Бабулька наша, атаман здешний, со вскриком вскарабкалась на колченогий свой стул во главе стола.

«Ну, чегось, сидим, не наливаем?»- пропела Она – «где мужики - то у нас?». На меня намекает, значит.

Разлил.

« А руки - то, руки, милок, – ведь не помыл, чай?… нехорошо...» - проскрипела бабуля и переглянулась с девками – « шляешься не знам где, как бы заразу какую не подцепил, да на стол не занес. Поди, поди, умывальник - то вон, вишь, в сенцах висит».

Делать нечего, пожрать -  то хочется, а после девочек своих потискать, да выведать, как они из охранки районной освободились. И Ежка явно, знает что - то по поводу седьмого дома с его Земельным комитетом.

Побренчал сосочком умывальника, руки всполоснул, полотенцем вышитым,  вытер досуха и, довольный собой, прохожу обратно,  снова за стол сажусь.

Выпили по первой, закусили. Похрустел я огурчиком малосольным, рыбки красненькой подцепил вилкой, в рот все затолкал и спрашиваю собеседниц моих об ихнем житье – бытье.

- «А вот скажите, девушки, каким это все-таки образом вы от оборотней в милицейских погонах избавились?» - интересуюсь у них.

Девушки переглянулись вроде даже удивленно между собой. Машенька, будучи справа от меня, привстала, одернула на себе то, что вообще-то в народе юбкой называется, и поведала мне интересную историю.

Но сперва, говорит, давай по второй махнем да закусим, разговор, говорит, длинным будет.

Разлили по новой. Наливала прототип Горбатого в старом женском обличии, мне первому, а затем и остальным. Выпили, но вот что странно, вкус у водочки необычным мне каким-то показался. Вроде, все как полагается, забирает. Но уж больно мне чего-то спать вдруг захотелось с нее. И я уж краем глаза на кровать бабкину стал посматривать. Даже не на ножки Машенькины по самые ягодицы, почитай, мне открытые, а на кровать. И, что более странно, подремать мне на ней даже хочется и одному, можно даже, показалось мне, и без женского полу.

К слову сказать, не кровать, а произведение старинного искусства. Сейчас таких уж и не делают. Металлическая, широченная, застелена она была перинами пуховыми, подушки такие же - мал мала меньше горкой возвышались. Одеяла вышитые. Прелесть, одним словом, да и только.

Сквозь полудрему слушаю уже Машенькин рассказ о чудесном их освобождении из лап милицейских. А оказалось, что все довольно просто получилось, хотя и витиевато.

Антонина Фроловна, в моем восприятии Ежка, хозяйка дома гостеприимного, оказалась тещей инспектора того самого, от девиц выпивших моих чуть было не пострадавшего.

Явилась она в околоток, чтобы глазами своими посмотреть  охальниц юных, на сродственничка ее напавших, глянула на них, да сердце и дрогнуло. Сама ведь была в войну, под фрицем такой же молодой и глупенькой. Выпила она как-то в 42-м в компании мужичков на 7 ноября самогоночки, а закуски-то в те времена злодейские почитай и не было. Опьянела, значит. Тут мужички малознакомые и стали ее склонять. Не к сожительству, нет. А что бы она, дите неразумное, гранату у них сейчас взяла. Да главу управы, тогда еще немецкой, вместе с машиной и подорвала на фиг.

Уговаривают и подливают еще. В голове у Тонечки малолетней помутилось и все сдвинулось слегка. Ей, внушают мужички, по малолетству, оккупанты проклятые, много и не дадут. И не расстреляют даже, а всего лишь повесят. Как Зойку из соседнего району прошлой зимой, слышала, чай, на всю страну прогремела. Та конюшню сожгла, ерунда, что лошади-то, тьфу. А как красиво померла девка! Ручки белые веревкой скрутили, на шею лебединую табличку симпатичную привесили «Партизан» и повели на центральную площадь. И там, на площади на этой, сексуально полуобнаженную, как топ-модель и повесили. При огромном стечении народу, мужики заглядывались очень.

Наши, почитай советские, потом вскоре возвернулись и давай ее искать. Немцы-то закопали Зойку после.

Так ее потом нашли, откопали и Героя дали. Посмертно, правда. Но это уже ерунда и издержки нашего, говорят, партизанского ремесла.

Дрогнула юная глупенькая Тоня, загорелись глазки ее молодые и глупые. И увидела она себя во все своей будущей красе. Вот стоит она на помосте деревянном, наспех матерящимися немцами за одну морозную ночь построенном. Вот стоит она на морозе и грубая веревка пеньковая, не намыленная даже, охватывает ее нежную хрупкую девичью шейку.

- «Ваше последнее слово» - на ломаном русском языке произносит стоящий на морозе красиво одетый и обутый немецкий офицер. И с интересом поглядывает на ее посиневшие на морозе, местами исколотые немецкими окурками, но все еще прекрасные ноги.

«Что в данный момент говорят  партизанки перед смертью?» - пронеслось в юной детской головке. (Вот фантазии, дурацкие до чего доводят).

«Нас 200 миллионов, всех не перевешаешь» - (кажется так, красиво получается)… А дальше…Слава, почести и бюст, прости Господи, на родине героини, меня, значит.

Короче, уговорили, супостаты, девчонку. Дали Тонечке выпить еще рюмку огромадную (а закусить снова не дали), сунули девочке окосевшей вмиг окончательно, в руки немецкую трофейную гранату на длинной деревянной ручке, объяснили за что дернуть.

И выгнали на мороз, иди, говорят, управа за углом.

Вот идет Тонечка, снежок под ногами похрустывает, к управе, и гранатой подаренной в руках размахивает, будто это флажок красный первомайский.

Погибла бы, дурочка, по недоразумению пьяному, но два события тут произошли практически одновременно. Во-первых, собака какая - то местная на нее вдруг набросилась. Всем известно, что не любят пьяных собаки.

Набросилась, и ну приставать к Тоне, норовя укусить. Тонечка, не долго думая, оторвала чеку, да гранату в собачку и бросила.

Понятно, взрыв, собачку в клочья, кровищи..

А пьяным, известно, море по колено. Стоит Тоня вокруг собачьих кровавых ошметок, глупо улыбается на всю улицу. Тут-то ее патруль из наших местных полицаев и схватил за шкирку.

Это было последнее, что помнила бедная девушка.

Ее, уже без чувств, два местных пособника нацистов, на руках отнесли  в местный вытрезвитель, приговаривая,

«Вот народ, нажрутся и начинают песни публично орать да собак гранатами забрасывать. Да ладно, если бы на какой церковный праздник там или, к слову, на день строителя, скажем. А то, дурачки, словно все сговорились на 7 ноября. Вот и таскай их теперь в холодную всех пачками отсыпаться…»

Притащили они Тонечку в холодную и бросили без чувств на пол рядом с другими подобными ей народными мстителями. Которых уже на тот час набралось десятка два. Юных в основном. Лет до пятнадцати.

Пробуждение на следующее было ужасным. Хмурый рассвет еле пробивался сквозь зарешеченное окно холодной баньки – местного вытрезвителя. Тоня лежала ничком на  дощатом полу и думала, что «больше никогда и ни за что больше… столько. И, кстати, что случилось с собакой, жива ли».

Похмельные мысли ее прервал скрип входной двери и голос дежурного полицая  –

«Ну что, неуловимые мстители, хватит валяться, подъем и на выход, по домам. И чтобы я вас тута больше по седьмым ноября не видал!».

На прощанье похмелил каждого, плеснув в мутный стакан бражки.

С тех пор Антонина Фроловна гранат в немцев  не бросала и в меру своих сил вытаскивала юных девушек из непростых жизненных ситуаций.

Вот и сейчас, дрогнуло сердце у бывшей партизанки при виде двух юных пьяных развратных, но в общем-то, просто – напросто заблудших девчонок, и шепнула она кому - надо в милицейском начальстве словечко.

Отпустили, словом, на поруки  и подписку о невыезде.

Привела к себе в дом, отмыла, в чувство привела. За стол собирались садиться, а тут и я появился. И очень кстати. Дело до тебя есть. Вот выпьем по третьей, закусим. И поговорим конкретно.

Вот только рассказ этот я слушал уже вполуха. Просто засыпал прямо-таки. Меня больше интересовало, как дом мой седьмой с Земельным комитетом отыскать мне. Ладно, подумал я, махнем по третьей и все выясним.

Махнули. Тут Фроловна и картошечки горячей казан из печки ухватом вынимает, дымкой приятно в горенке запахло. Но этого я уже не почувствовал, так как отвалился на спинку стула и, чего со мной давно уже не было, заснул в столь приятном (слева и справа) женском обществе.

продолжение следует....:)))